Аким Астров - Два поцелуя Иуды. Книга вторая. За что ты казнишь меня?
Стрельцов взял распечатку и внимательно прочитал.
– Вроде бы всё безобидно, – сказал Белоусов.
– Я бы так не сказал, – возразил Стрельцов. – «Мы везем все, что ты просил и даже больше». Эта фраза тебя не смущает?
– Почему она должна смущать?
– Да потому, что она может означать всё, что угодно!
Белоусов пожал плечами. В отличие от Стрельцова он в этой фразе никакого скрытого смысла не видел. «Видимо, генерал действительно серьезно тебя вздрючил, если ты к обычным словам прикапываешься», – подумал он не без удовольствия.
СРЕДА
Плотный поток машин с матерящимися от безысходности водителями двигался очень медленно, время от времени выплевывая из себя особенно нетерпеливых, пытавшихся проскочить по встречке или по тротуарам, распугивая ни в чем не повинных пешеходов. Даже выбравшись из города, две «Ауди» продолжали ползти, и прошло около получаса прежде, чем въехали на нужную улицу в поселке Тарасовка.
Молодой человек, сидевший в первой машине, достал телефон.
– Встречайте.
Через пару минут машины подъехали к дому, окруженному высоким забором. При их приближении ворота открылись, позволив им без остановки оказаться внутри. Одна машина остановилась на стоянке сразу за воротами, а вторая, проехав между могучих сосен по выложенной плиткой дорожке, остановилась у входа в большой дом, украшенный портиком и колоннами в стиле русской усадьбы.
Еще два года назад на этом месте стоял просторный, но сильно изветшалый дом. Александре стоило большого труда уговорить деда снести его и построить новый. Он согласился только, когда она предложила идею воссоздать их родовую усадьбу в уменьшенном варианте, благо сохранились не только картины и фотографии, но даже план основного здания. В московскую квартиру дед переезжать отказался, и на время строительства снял коттедж на соседней улице. Бывший институтский товарищ Александры, давно променявший живопись на архитектуру, с энтузиазмом взялся за дело, и ровно через полгода было отпраздновано новоселье. В новую мастерскую дед зашел лишь в первый день и с тех пор не переступал ее порога. Бóльшую часть времени он проводил в кабинете, который был точно таким, как и в старом доме, а гостей принимал в примыкающей к нему уютной гостиной.
По лестнице, слегка прихрамывая, спустился помощник деда Александры, высокий мужчина лет тридцати. Три года назад он получил тяжелое ранение, после которого врачи приговорили его до конца жизни к передвижению только на костылях. Видели бы они его сейчас.
– С приездом, – приветствовал он Александру широкой улыбкой, открыв дверь машины.
– Спасибо, Никита, – сказала она. – Мы со свитой.
– Я знаю. Сейчас разберемся.
– Между прочим, я тоже приехала. Не заметил? – с шутливой обидой обратилась к нему Поленька, с трудом выбираясь из машины с противоположной стороны. – Тесновата для меня эта коробочка.
– Поленька, разве вас можно не заметить? – сказал Никита, подходя и целуя ей руку.
– Прощаю, – улыбнулась она и повернулась к молодым спутникам, достававшим сумки из багажника. – Ребятушки, за мной!
Александра, тем временем, вошла в дом, сбросила куртку и переобулась в домашнюю обувь – связанные Поленькой шерстяные гольфы с войлочной подошвой. Бесшумно ступая, она пересекла анфиладу из трех комнат и нашла деда за шахматным столиком, на перламутровой инкрустации которого, играли отблески огня большого камина. Напротив него сидел старинный приятель и сосед Иван Сокольский – известный театральный режиссер. Шахматисты выглядели ровесниками, хотя их разделяли двенадцать лет. Сокольский был высок ростом, дороден и еще достаточно красив, если не брать в расчет появившиеся в последнее время тяжелые мешки под глазами. Лысину, обрамленную венчиком редких подкрашенных хной волос, он в любое время года прятал под неизменным черным беретом. В московских театральных кругах Сокольский с молодых лет имел репутацию сердцееда, хотя всю жизнь был предан одной женщине, безвременно ушедшей два года назад. С тех пор у него начались проблемы с сердцем, из-за которых он уже два раза оказывался на больничной койке.
Петр Николаевич Кольцов, в отличие от него, выглядел значительно моложе своих преклонных лет. Его лицо с тонкими чертами было практически свободно от глубоких морщин – их можно было заметить только в уголках светло-серых глаз, когда они не прятались за дымчатыми стеклами очков. Слегка поредевшие седые волосы, как и во времена молодости, были разделены тонким пробором, а почти не потускневший тембр его голоса продолжал быть предметом зависти знавших его актеров. К сожалению, пощадив лицо и голос, время не пощадило самого главного для художника – рук. Несмотря на все старания, они плохо слушались его, к тому же с недавних пор ему всё чаще приходилось усаживаться в кресло-коляску.
– Честно говоря, я ожидал от коллег сдержанную реакцию на мою речь, – говорил Сокольский, не замечая Александры. – Но когда я сошел со сцены, кто-то просто прятал глаза, а большинство смотрели как на ненормального. Только два одобрительных взгляда я увидел. Два! А ведь в зале сидели талантливые и заслуженные мастера.
– Наличие таланта, даже очень большого, не делает человека личностью, – ответил Петр Николаевич.
– И это очень прискорбно! – с жаром произнес режиссер. – Холуйство может быть позволительно бездарностям, выскочкам или нуворишам, но никак не культурной элите. И уж тем более не тем, кто так кичится благородным происхождением.
Эта фраза была произнесена с такой неприязнью, какой Александра прежде у него не замечала. Сокольскому многое могло не нравиться, но это никогда так явно не выплескивалось наружу.
Петр Николаевич улыбнулся.
– Могу вас заверить, что их предки в гробах от этого не переворачиваются. В последнее время многие стали идеализировать русское дворянство, но, к великому сожалению, холуев, лизоблюдов, да и просто мерзавцев среди нашей элиты всегда было предостаточно.
Александра решила, что пора объявить о своем присутствии.
– Кто побеждает, гроссмейстеры? – спросила она, подходя к столику.
– Грешно задавать издевательские вопросы, – буркнул Сокольский, поднимаясь навстречу. Он взял ее руки и поцеловал по очереди. – С приездом, милая Александра. Я опять не слышал ваших шагов. Как вам это удается?
– Здравствуйте, Иван Борисович! Это заслуга обуви.
– Не соглашусь. Поленька носит такие же, но ее шаги даже глухой услышит.
Александра подошла к деду и чмокнула в макушку.
– Здравствуй, родитель!
В ответ Петр Николаевич слегка коснулся лица внучки тыльной стороной ладони.
– До меня донеслись слухи, что вы вчера в обществе совершенно иностранной и невероятно шикарной дамы оказали честь моему театру, посетив спектакль вашего покорного слуги, – в несколько необычной для него дурашливой манере произнес Сокольский, опять опускаясь в кресло. – Как вам творение?
– Замечательно! Получили громадное удовольствие.
– Так уж и громадное? Заливаешь?
– Не кокетничайте, Иван Борисович. Занавес после финала раз десять открывали. Публика недоумевала, почему вы не вышли на поклон. Все-таки, только третий премьерный спектакль.
– Нездоровилось, – ответил Сокольский. Он посмотрел на часы, а потом на шахматные фигуры. – Королю капут! Пойду-ка я угощусь чем-нибудь вкусненьким у очаровательной Поленьки. Заодно удовлетворю приступ мазохизма.
– Надеюсь, без членовредительства? – с улыбкой спросила Александра.
– Не волнуйтесь. Я всего лишь собираюсь посмотреть пару минут телевизор. Большего времени моя нервная система, увы, не выдерживает. – Сокольский положил фигурку короля на доску и пошел к выходу, чуть слышно насвистывая какую-то мелодию. У двери он неожиданно остановился. – Публика ходит на спектакль, смотрит, аплодирует, а основной идеи никто и не видит. Думаю, и ты тоже.
– Всё может быть, – ответила Александра. – И в чем же она?
– В том, что Моисей был абсолютно прав, когда водил свой народ сорок лет по пустыне пока из них рабство не выветрилось. А почему господь поручил избавить свой народ от рабства Моисею, а не кому-то другому? Да потому, что в отличие от всех соплеменников, он рабом никогда не был. Не то, что наши поводыри.
Сокольский тяжело вздохнул и покинул комнату.
– Что с ним такое? – спросила Александра, присев в кресло, покинутое режиссером.
– Ты не читала рецензий на этот спектакль?
– Нет. А что, громят?
– В том-то и дело. Зритель валом валит, а критики хают почем зря. Что ты сама думаешь о спектакле? Только честно.
– За исключением довольно архаичной и громоздкой сценографии, никаких претензий. Иван Борисович повторяется в приемах, но это беда всех мэтров. Понравились актерские работы, а главная героиня просто потрясающая девочка.
